Панфилов Глеб и Червинский Александр. Тема
Опубликовано в «Искусство кино» №12 за 1986 г.
[скачать сценарий]
Глеб Панфилов — режиссер, сценарист. Окончил Уральский политехнический институт и Высшие режиссерские курсы в 1966 году. Автор фильмов «В огне брода нет», «Начало», «Прошу слова», «Валентина», «Васса», «Тема».
Александр Червинский — сценарист. В 1961 году окончил Московский архитектурный институт. Один из драматургов фильма «Неуловимые мстители». Автор сценариев картин «Исполняющий обязанности», «Верой и правдой», «Блондинка за углом» и других. Известен также и как театральный драматург, его пьесы «Из пламя и света» и «Счастье мое» широко идут в театрах страны.
Публикуемый ниже сценарий Г. Панфилова и А. Червинского «Тема» мы решили предварить беседой главных создателей фильма — Глеба Панфилова, Александра Червинского, Михаила Ульянова. К сожалению, Инна Чурикова принять участие в разговоре не смогла, поскольку была занята на съемках в Венгрии.
Г. Панфилов. Разговор о сценарии — это, по сути, разговор о самом фильме, и я рад, что нам представляется такой случай. Мы ведь не успели обменяться мнениями на премьере «Темы», которая состоялась в Доме кино 17 июня 1986 года с опозданием на семь лет. Думаю, я не ошибусь, если скажу за всех: посмотрев картину сегодня, мы были озадачены. Ведь времена меняются, меняется и восприятие.
Конечно, я надеюсь, что наш фильм вызовет живой отклик зрителей, особенно тех, кто увидит его впервые. Кинематографисты в основном смотрели «Тему» во второй, а то и в третий раз. Интерес был специфическим и отчасти подогревался профессиональным желанием сравнить впечатление семилетней давности с нынешним. А для меня к этому примешивалась горечь: я ведь смотрел на экран, как мать смотрит на собственное дитя. И не мог не чувствовать, что многое поблекло, померкло, потускнело... Многое уже не покажется открытием, как мы надеялись, потому что «заимствовалось» за эти годы на экране, и неоднократно.
В искусстве остается только сделанное по-настоящему, не на один день — то, что называется художественным. Злободневность «Темы», я считаю, во многом утеряна, а вот актуальность — увы! — нет. Лучше бы ушли в прошлое те проблемы, что волновали нас, а моральный смысл их стал бы достоянием пусть недавней, но все-таки истории. Но раз уж этого не произошло, я думаю, что картина и теперь будет смотреться современно.
А. Червинский. Если бы мы начинали этот фильм сегодня, сценарий был бы во многом другим. Мы изменились, тем более что в эти годы работали над новыми картинами.
И все же я уверен: сам фильм, его содержание совершенно не устарели. Фильм снят о самом главном: всерьез ли мы живем, всерьез ли относимся к самим себе? Об этом я думал и тогда, когда работал (признаюсь, с наслаждением), и сейчас. Сейчас, наверное, даже больше. Есть, на мой взгляд, в проблематике картины такие аспекты, которые именно теперь-то и стали значимы, принципиальны.
Вот что я имею в виду. Наступило сложное время. Такое, когда по-разному проявляются люди. Словами, которые мы раньше говорили только самим себе, теперь мы обращаемся друг к другу. А когда все люди — и правдивые по природе своей, и лживые — беспрерывно и демонстративно говорят о правде, это не вызывает ни уважения, ни доверия. Это даже чревато опасностью: слова теряют ценность, то есть содержание. Так одни кумиры могут смениться другими. Будет страшно, если «Тема» сейчас превратится (а такая тенденция явно намечается) в некую, так сказать, официально объявленную классику. Ведь направлена она именно против этого. Самое печальное было бы, если бы решили, что «Тема» всего лишь опередила время, а мы подхватили то, что носится в воздухе. Это картина не только социальная и публицистическая. Это правда о нас самих.
М. Ульянов. Казалось бы, история одного писателя и еще нескольких людей, о которых снята картина, локальна. Но она исследует механизм человеческой гибели. Гибели во лжи, в продаже своего «я», в уступках своей совести и компромиссах. А эта тема и не локальна, и не поверхностна. Она глубока и социально очень крупна.
Я позволю себе напомнить, с чего мы начинали. Когда приступали к съемкам, я видел, как мучительно колебался режиссер, выбирая актера на главную роль. И был неподдельно удивлен, когда Глеб Анатольевич предложил пробоваться на роль Кима Есенина мне. Все-таки незадолго до этого я играл Егора Трубникова в «Председателе», Дмитрия в «Братьях Карамазовых»... А тут — не то сатирическая, не то ироническая история, герой-писатель выведен насмешливо, едко. А иное, вроде монолога «Край мой родимый, край...», просто ошарашивало. Читатель сценария или зритель, наверное, тоже будет ошарашен. Но сам сценарий мне понравился, а от работы с таким режиссером, как Панфилов, конечно, не отказываются.
Потом я понял, почему Панфилов так боялся ошибиться в исполнителе главной роли. Ведь это значило бы ошибиться во всем фильме.
Поначалу мы никак не могли найти общую точку зрения на нашего героя. Я видел в нем единичное явление, эдакий фрукт определенного вкуса, а Панфилов — целый срез жизни. Он хотел вскрыть целую корневую систему явления «есенинщины».
Надо сказать, споров у нас не было. Постепенно и я проник в режиссерский замысел и понял, что предложенный материал многозначен и одновременно конкретен. Например, то, что герой именно Ким, именно Есенин — очень точное социальное свидетельство. Это человек определенного поколения, обозначенного его именем. Он родился на здоровой, крепкой «земной» поверхности, почве. Допуская мелкие компромиссы, он «уступил» свое творческое кредо, постепенно превратился в «Есенина» — жалкое подобие, слепок, тень писателя. Не случайно Юрий Нагибин (помните ту «Кинопанораму», где шла речь о «Теме»?) отнесся к картине снисходительно, но, в общем, обиделся за свой писательский «цех»...
Зря писатели обижаются, ведь на самом деле «есенинщина», к сожалению, бытует не только среди них. С таким же успехом можно сказать
с экрана и об ученых, которые изобретают кукиш в течение многих лет и претендуют на то, что идут в ногу со временем и соответствуют требованиям действительности. Или о других деятелях, которые заняты тем, что делают вид. Об этом, кстати, у нас сейчас принято говорить очень откровенно, впрямую.
А. Червинский. И все-таки Ким Есенин — именно писатель. Другое дело, что картину мы задумывали как рассказ в первую очередь о самих себе. Не о каком-то единичном дурном писателе, которого мы решили изобразить в сатирических красках, а о собственном душевном состоянии.
Г. Панфилов. Поговаривают, будто наша картина «антиинтеллигентская». Но почему? Разве Саша Николаева — не интеллигентка?
Как вы помните, фильм начинается с надписи, сообщающей о том, что все события и лица вымышлены, всякие совпадения случайны. Этим мы хотели подчеркнуть, что у нас нет конкретного прототипа Кима Есенина. Это, скорее, наше, авторское, представление о некоем явлении, которое Михаил Александрович сейчас назвал «есенинщиной». Нагибин, как он сказал с телеэкрана миллионам людей, не знает таких писателей. И Евтушенко тоже удивлялся: где это мы видели такого писателя? А вот Евгений Иосифович Габрилович во время обсуждения сценария ответил одному обидевшемуся за Кима Есенина писателю: «Дорогой мой, не обижайтесь, ради бога, это не про вас написано, а про меня!..»
Между прочим, именно Евтушенко предрек мне судьбу картины, какой она сложится, если я не изменю «направления отъезда» Бородатого, которого играет Любшин. Не понравилось ему и то, что в центральной для этого героя сцене Любшин показан только со спины, нет его крупного плана. С моей же точки зрения, отсутствие крупного плана у Любшина необходимо прежде всего художественно. Потому что я хотел показать не одного конкретного человека,
а целый ряд людей, оказавшихся в столь драматической ситуации. Это для меня принципиально: явление может быть представлено в обобщенном виде, если при конкретности содержания сохранить меру неконкретности в его изображении. Так ведь и с Есениным. Пусть не обижаются писатели, нет среди них таких, они все умнее, честнее, талантливее, принципиальнее. Это мы о себе говорили, о нас...
А. Червинский. Да ведь любой «цех» обижается, когда о нем снимают фильм, если только он не документальный. Даже когда авторы настроены совершенно доброжелательно. Это проверено: кинематографисты тоже обижаются, когда о них пишут романы и повести. Всегда говорят: не похоже — и все тут! То есть уподобляются людям, от искусства далеким — пожарным, милиционерам, торговым работникам, еще кому-нибудь, — тем, для кого вопрос: «Да где вы видели?!» — и есть аргумент против. Но ведь есть еще законы искусства! И в фильме, по-моему, соблюдена мера условности в достоверном изображении профессии.
Важно вот что. Писатели в России — это не просто «цех». Эта профессия исторически отличается у нас от любой другой. Писатель в России — это совесть народа, его слушают, ему доверяют, ему верят.
Но одно дело — объективная социальная роль, а другое — мнение о самом себе. И что же, мы не знаем таких, кто обмирает от звуков собственного голоса, любуется своими речами и поступками, претендует на знание истины в конечной инстанции?
М. Ульянов. Беда, наверное, в том, что писательство, литература стали расхожей профессией. Вот был в Туле один Толстой, а теперь целая писательская организация.
А. Червинский. Толстой всю жизнь мучительно страдал от собственного несовершенства, от невозможности изменить этот мир. А у нас они все на свете ведают.
М. Ульянов. Нет, это все-таки звучит слишком категорично. Немало и у нас писателей, чьи слова, действия, творчество именно и выражают время, ту боль, которую несет оно с собой. Кто же сравнит Распутина, Астафьева, да и многих других, с Кимом Есениным?
А. Червинский. Верно. Или Айтматова, который растет от романа к роману, которому далеко до самоуспокоенности, который чувствует боль как свою собственную...
Г. Панфилов. В этом споре, как мне кажется, нет противоречия. Повторюсь: мы не хотели показывать какого-то определенного человека с именем-отчеством и фамилией. Нашей целью было раскрыть явление. Это и есть внутренний нерв картины. Именно он связывает ее с современностью. Ради него мы вкладывали в «Тему» наш труд. Ради него, через семь лет дождались премьеры.
М. Ульянов. Ким Есенин затрагивает не только писательский, но — много шире! — социальный синдром. Это картина про человека, который хочет казаться лучше, чем он есть, не отставать от времени, внешне соответствуя ему. «Казаться», а не «быть», отстаивать и пыжиться — вот о чем эта картина, и в ней прямо говорится: явление очень опасно.
Проблема эта сейчас, когда мы разгребаем авгиевы конюшни (Геркулесов, правда, маловато, но ведь разгребаем же!), представляется более чем актуальной, и схвачена она точно. Несколько лет назад это был глас вопиющего в пустыне, а сейчас это картина-борец, направленная прямо против того, с чем сегодня борется партия, народ, жизнь.
Г. Панфилов. Художник вообще не должен идти на компромиссы. Для меня «Тема» — часть жизни.
А. Червинский. Тогда закономерен такой вопрос: если бы вы, Глеб Анатольевич, заранее знали в тот самый период, как сложится судьба •фильма «Тема», стали бы вы его снимать?
Г. Панфилов. Да. Безусловно.